Интервью с генеральным директором "Благого дела"
Всю осень «Благое дело» празднует свои восемнадцать лет. Именно в эту поэтическую золотую пору когда-то был установлен Ангел Надежды в «Оленьих ручьях» и открыта первая инклюзивная мастерская в поселке Верх-Нейвинский. В честь совершеннолетия организации наш журналист Екатерина Юркова взяла интервью у одного из основателей и вот уже почти два десятка лет генерального директора «Благого дела» Веры Игоревны Симаковой.
Мы поговорили о большом пути от студента физтеха до социального педагога и человека, который объездил половину Европы для того, чтобы в маленьком уральском поселке открыть важную социальную организацию жизнеустройства людей с инвалидностью.
— Вера Игоревна, сейчас вы руководите одной из самых крупных в регионе организаций, созданных для помощи людям с инвалидностью. Это непросто: общаться с разными людьми, объяснять им важность социальных проектов подобных «Благому делу». Вы мечтали о подобной работе с юности?
На самом деле, я до зрелого возраста не знала о том, что существуют люди с инвалидностью, не сталкивалась с ними в обычной жизни. Потому и о том, что им нужна помощь, не знала. Но понять, зачем человек живет и как связан с окружающим нас миром, хотела всегда.
В детстве меня окружали музыка, живопись, история искусств и наука, я видела в окружающих стремление понять друг друга, изучить другие культуры. Мне казалось, что все люди здоровы, одинаково сильны во всех отношениях и все имеют возможность развиваться как хотят. В моей семье учили, что есть нечто высшее, что руководит человеком. Потому прежде всего стоит заниматься наукой как точным и истинным познанием, которое позволяет выстроить в мире определенные координаты. Но и не забывать об искусстве, потому что оно несет гармонию и красоту, ведь есть мир природы, а есть культура, созданная и проявленная человеком. Именно поэтому, когда мы встречаем настоящее, истинное искусство, то ощущаем его всеми органами чувств.
Сейчас мне кажется, что один из смыслов жизни людей на земле — создание второй природы: нравственности, культуры, искусства и творчества. Может, поэтому мы страдаем и мучаемся, что чувствуем этот внутренний зов, который очень трудно осознать.
Вера Симакова и музыка неразрывно связаны
— Кажется, вы росли в очень доброй атмосфере. Кем были ваши родители?
Мама — врач, а папа — физик. Но у них очень разные семьи. Бабушка по маме не умела ни читать, ни писать: у семьи было много лошадей и скота, за которыми нужно было ухаживать, но зато она знала огромное количество сказок, историй и побасенок, разбиралась во всех травках и умела лечить, ее можно назвать ведуньей. В 30-е семью бабушки раскулачили, им пришлось уйти в леса на одной корове. Дедушка Иван снова построил дом. Хоть они жили очень бедно, для бабушки было важно, чтобы ее дети выучились, потому она продала какую-то курицу и купила маме билет на поезд до Свердловска, чтобы та поступила в любой институт. Ну, мама и села в поезд, а там ее кто-то спросил, куда она едет. Она ответила, что поступать, ей посоветовали идти в медицинский, ведь к ее карим глазам подойдет белый цвет. Так мама выбрала медицину.
Папина семья совершенно противоположная — очень образованные люди. Папин папа вместе с Николаем Вавиловым (Известный ученый-ботаник и генетик. — Прим. ред.) выводил новые сорта зерновых, которые могли выжить в Западной Сибири. А папин дядя был сооснователем химфака в Иркутске. Папа тоже поступил на физтех, так как с детства хотел быть электриком. Во время ВОВ всех мужчин его деревни забрали на фронт, тогда папе было одиннадцать, он один провел электричество на все дома.
Родители познакомились в студенчестве. Прожили вместе 65 лет, хотя история их любви непростая. Папу распределили в Новоуральский электрохимический комбинат, куда он потом привез и маму. В Новоуральске и родились мои брат и сестра — я третий ребенок. К моему рождению и в семье, и в Новоуральске уже было все обустроено. Я думала, что так во всем мире: есть музыкальные школы, больницы, товары в магазинах. Наверное, это особенность закрытых городов: у меня было насыщенное и спокойное детство. Нам можно было думать не о том, что нужно где-то поесть и что-то заработать, а о философских вещах. Благодаря папе я окончила музыкальную и английскую школу — у нас все в семье говорили на втором языке и играли на музыкальных инструментах. Я была уверена, что так у всех.
— Вы пошли учиться на физика, потому что хотели пойти по стопам отца?
Физика казалась мне единственной объективной наукой. Я думала, она поможет мне понять смыслы и природу мира, ведь эта наука конкретна, у нее есть методы исследования. И математика очень красивая, она объективными законами описывает наше мироздание.
Но, чем больше я изучала физику и математику, тем больше понимала, что она не приближает меня к познанию человека. К третьему курсу я поняла, что исходя только из одной физики, понять мир и людей не смогу. То, что мы все сделаны из мельчайших частиц, никак не объясняет ни меня как личность, ни развитие истории искусств. Самыми моими любимыми предметами были философия и история искусств, у нас были прекрасные преподаватели, потому я могла погружаться в эти вопросы. У меня тогда уже была дурная привычка доделывать все до конца, и я закончила физтех, но уже хотела двигаться в другом направлении.
— В итоге вы переучились на педагога?
Все было сложнее и проще одновременно. Мне фактически повезло, так как в перестройку все заводы закрылись (Смеется. — Прим. ред.), и мы стали первой группой, которую никуда не распределили. У меня была специальность «Неразрушающие методы и приборы контроля качества», мы познавали строение разных материалов и какими способами можно изучать их внутреннюю структуру. Работать должны были, например, на самолетостроительных заводах для того, чтобы контролировать качество. Мы выпустились в 1991 году в Екатеринбурге, работы не было, но мой муж трудился в институте теплофизики. И это была хорошая возможность оставаться дома с дочерью, которая у меня родилась на тот момент.
Именно тогда я стала интересоваться тем, как растут и взрослеют дети, становятся ли они копией родителей или, может, их частью. Так открылся мой интерес к педагогике и созданию условий развития для человека, становления его ценностей.
Самое главное в личности — оставаться самой собой, мне хотелось понять путь каждого человека, увидеть, как в его жизнь приходят и доброе, и злое, и как он выбирает, на какой стороне быть. Все это и привлекло меня в педагогику.
Тогда в страну хлынуло огромное количество ранее недоступной философской литературы. Года два или три я без разбора погружалась во все: буддизм, христианство, эзотерику, психологию. Потом узнала о вальдорфской педагогике (Альтернативная педагогическая система, основанная на антропософии. — Прим. ред.) и попала на международный образовательный семинар в Москве, где преподавал Ханс Рорвахер, тоже физик, а еще флейтист и руководитель оркестра.
В тот момент, когда я с ним познакомилась, мир для меня будто стал целым. Обычно мы отдельно изучаем физику и отдельно историю искусств, никак не соединяя это вместе, в итоге нет целостности представления. А благодаря этим курсам я увидела все связи, например, как музыка связана с математикой и с развитием человека. После я пошла работать в гуманитарно-экологический лицей воспитателем и продолжала учиться.
— Когда вы впервые встретились с людьми с инвалидностью и поняли, что в мире все-таки не у всех равные возможности?
Когда закрыли лицей, в котором я работала, и институт, где работал мой муж, сгорел. Нам некуда было деваться. Тогда мой муж получил работу на Новоуральском заводе. Здесь я, Юлия Малкова, Наталья Машанова, которые впоследствии со мной работали в «Благом деле», открыли школу дополнительного образования при местной библиотеке. Прежде всего, я сделала это для дочки, потому что мне хотелось, чтобы методы работы и дисциплины вальдорфской школы (живопись, музыка, иностранный язык, переживание времен года), которые очень естественно формируют человека, были частью ее воспитания.
Набралась группа из восьми детей, и в нее попал четырехлетний мальчик, который немного иначе двигался и практически не разговаривал. Несмотря на это у нас с ним не было проблем в коммуникации — он вписался. Потом привели еще одного мальчика… Это сейчас я понимаю, что у него был глубокий аутизм, но тогда видела только, что он не говорил, ел все подряд, совершенно не слушался, поэтому его не брали никуда — он не мог заниматься в группе, разрушал ее. Общие занятия для него не подходили. Тут встал вопрос, что делать, какой ключик подбирать. То есть огромную роль в моей жизни сыграла встреча именно с этими мальчиками, благодаря им позже родилось «Благое дело».
Людей с инвалидностью всегда прятали в ПНИ, поэтому, когда я впервые увидела таких детей, у меня было потрясение. Но зато я поняла, что для работы с детьми, которых тогда называли «необучаемыми», нужны другие инструменты.
на 18-летии «Благого дела»
— Где вы в итоге нашли эти «ключики»? Насколько я понимаю, в 90-е в России о методах работы с детьми с инвалидностью знали мало.
Мы с коллегами стали искать информацию и обнаружили семинар по лечебной педагогике Рудольфа Штайнера в Санкт-Петербурге. Там рассказали о коммуникации со здоровой частью личности в человеке с ментальной инвалидностью, как помогать ему развиваться и проживать этапы взросления. А в 1999 году мы съездили в Иркутск на встречу специалистов. Так я узнала, что в Швейцарии есть Всемирный союз лечебных педагогов и социальных терапевтов, я написала письмо о том, что хочу приехать, и меня пригласили на конференцию.
Дорога была очень веселой: самый дешевый билет был до Женевы, а после на четырех перекладных поездах нужно было добираться по французской части, где не говорят на английском. Это было такое приключение (Смеется. — Прим. ред.): я подходила к поезду, вместо ручки видела мигающую кнопку и совершенно не понимала, что на нее нужно нажимать, чтобы дверь открылась.
На конференции было около 700 специалистов со всего мира. Я хотела найти партнеров, которые могли бы рассказать работающим на Урале педагогам о лечебно-педагогических и социальных методах работы с людьми с инвалидностью. Там я познакомилась с Йоханнесом Марсеем (Швеция), Бригиттой Дэк (Швеция) и Хэнком Поппенком (Голландия), они оба согласились приехать и помочь организовать у нас трехгодичный образовательный семинар.
Для того чтобы семинар состоялся, мне нужно было съездить в Швецию, но в Екатеринбурге на вокзале у меня украли сумку со всеми вещами, осталась только нагрудная сумочка с паспортом. Я не впала в панику и продолжила свой путь. Интересно, что порой в жизни происходят такие точки, где тебя будто проверяют, пойдешь ты дальше или нет, решишься ли на то, что задумал или остановишься. В результате я добралась до Швеции без всего, но меня там одели, и я вернулась совсем другим человеком: не в юбках и кофточках с рюшами — именно такая одежда лежала у меня в сумке, а в европейских джинсах.
В 2001 году случилось 11 сентября, и наши шведские коллеги решили создать серию Ангелов Единой Надежды, которые планировали установить по всему миру. Проект родился в инклюзивных мастерских того самого города — Ярны, куда ездила я. Потому ко мне тогда и обратились за помощью в установке Ангела. Тогда же Йоханнес Марсей с коллегами добрались до Екатеринбурга, чтобы провести семинар на 60 человек со всей России в Детской школе искусств № 4«Арт-Созвездие». Эта школа одной из первых в Екатеринбурге стала работать с детьми с инвалидностью.
На протяжении трех лет мы изучали лечебную педагогику, в которую заложено понимание триального метода. В нем сочетаются искусство, труд и постоянное обучение. Если человек занимается ими, у него появляется понимание постижимости, управляемости и осмысленности жизни. Нам также было важно развить и собственную интуицию для того, чтобы интуитивно учиться находить подход к самым разным «особенным» детям. Это было серьезное обучение: на протяжении трех лет мы собирались на сессии и буквально оккупировали школу на каникулярный период, дневали и ночевали в ней. В 2004 году все участники защищали дипломы.
— Благодаря этому обучению вы и решили открыть «Благое дело»?
Благодаря этому мы со Светланой Зуб, она впоследствии тоже стала учредителем организации, начали вести класс лечебной педагогики в школе. Занимались с детьми с инвалидностью театром: ставили в основном вещи, связанные с годовым кругом, занимались речью и социальным взаимодействием. Но на создание именно мастерских для взрослых людей с инвалидностью нас вдохновили сами ребята. К моменту окончания семинара подросли воспитанники нашего класса — некоторым исполнилось 18 лет и больше. Тогда мы поняли, что им некуда идти работать и развиваться дальше. Тогда мы решили что-то сделать.
Я и пять моих коллег — выпускников семинара: Николай Панкратов (Брат Веры Игоревны. — Прим. ред.), Светлана Зуб, Анастасия Покидышева, Елена Кузьминых, Наталья Савина — основали «Благое дело». Сразу решили, что это будет научно-практическая организация, ведь инклюзию необходимо и изучать, и практиковать. Так мы стали научно-практическим, социально-педагогическим объединением АНО НПСПО «Благое дело». А название придумал мой брат, Коля. 30 июня 2005 года ее зарегистрировали.
Зарегистрировать-то зарегистрировали, а как с этим работать не знали. Мы же все были педагогами без какого-либо капитала. И тогда не было никаких фондов, только желание и понимание, что нужно делать инклюзивные мастерские для взрослых людей с инвалидностью, и четкая вера в светлое будущее.
— Почему организацию возглавили именно вы?
Так сложились обстоятельства. В тот момент без зарплаты могла быть только я, больше бросить работу не мог никто, ведь нужно было углубиться и тащить все на себе. Пришлось уволиться, и целый год у меня не было никакой прибыли, только поддержка от семьи. Остальные соучредители «Благого дела» помогали мне в нерабочее время.
— Насколько я помню, здание команда «Благого дела» получила именно после установки Ангела Единой Надежды?
Не совсем. Помещение мы искали долго, это правда. Помогла Елена Крушинская из команды Росселя, на тот момент он был членом президиума Государственного совета Российской Федерации. Благодаря ей, нам дала здание Администрация Верх-Нейвинского поселка. Это был наполовину заброшенный детский сад. Там, где сейчас располагается деревообрабатывающая мастерская, раньше держали куропаток и ондатр. Пришлось приложить очень много усилий для того, чтобы облагородить и здание, и территорию вокруг него. На тот момент помещением мы пользовались на условиях безвозмездной аренды и платили только за коммунальные услуги. Но потом удалось выиграть грант, чтобы окончательно выкупить и отремонтировать наш тогда уже дом.
Уже потом Елена Крушинская помогла мне попасть на прием к Семену Исааковичу Спектору (На тот момент заместитель председателя правительства Свердловской области по социальной политике. — Прим. ред.), чтобы рассказать о проекте «Ангелы Единой Надежды». Он нас поддержал, и два месяца мы ездили по Уралу с представителями министерств культуры и социальной политики, природных ресурсов и иностранных дел Свердловской области в поисках идеального места для Ангела из Ярны.
Я очень хотела, чтобы скульптура стояла рядом с поселком Верх-Нейвинский (Именно там сейчас располагаются мастерские «Благого дела». — Прим. ред.) на Семи Братьях. Но по разным причинам там его установить не удалось. В итоге мы договорились с «Оленьими ручьями». Пока шли все согласования и установка, я познакомилась с представителями министерств области, потому в дальнейшем для меня были открыты многие двери, ведь я уже не была человеком со стороны.
Ангелы Единой Надежды из мастерских «Благого дела»
— Думали ли вы, что останетесь на должности генерального директора «Благого дела» на 18 лет? Это ведь целая жизнь.
Совсем нет. Это непросто, мне нужно решать много проблем, но я знаю, что это дело невозможно бросить, только передать. Мне всегда было важно, чтобы в команду приходили молодые ребята, которые понимали бы наши ценности. И сейчас они подросли — в команде есть человек, который, я надеюсь, в недалеком будущем возьмет это на себя. На это нужно решиться, но я уверена, что у него получится.
Управлять некоммерческой организацией непросто: денег, даже на зарплаты, немного. В будущем хочется, чтобы у команды были определенные финансовые потоки и понимание, куда идти дальше. Мы бы тогда спокойно развивали мастерские, учились и не писали постоянные гранты, потому что это отнимает очень много ресурсов. Я думаю, что скоро это будет возможно — изменились законы, есть даже закон о сопровождаемом проживании, о трудозанятости и квотируемых рабочих местах. Это здорово.
Я мечтаю восстановить образовательные семинары по подготовке лечебных педагогов. Пока что мы не можем их проводить, так как теперь у организаций должна быть обязательная лицензия на образовательную деятельность, а для нас сейчас важнее всего именно помощь детям и взрослым с инвалидностью, ресурсов на получение лицензии не хватает.
— Как вы оцениваете свой путь, точку, в которой вы сейчас находитесь?
У меня огромная внутренняя благодарность людям, жизни, миру, моей семье, всем, кто меня поддерживал. Тогда как раньше во мне были постоянное внутреннее беспокойство, страх, что это все авантюра, постоянное ощущение, что ты недостаточно стараешься. При этом многие говорили: «Зачем ты делаешь что-то в таких условиях? Денег нет, ресурсов никаких нет, как так вообще можно жить?». Но мне всегда было очень интересно, я ощущала, что это правильно.
Мы пережили несколько кризисов: коронавирус, уход большого спонсора, благодаря которому мы могли развиваться, не беспокоясь о выплате зарплат. В такие моменты казалось, что у нас обрубили все четыре ножки стула, на котором мы сидели, ушло много специалистов, так как мы не могли выплачивать им зарплаты, но часть осталась, и ребята остались с нами. И это было главным доказательством, что наше дело — важное и нужное. Мы потихоньку стали восстанавливаться, открылось новое дыхание: стали писать гранты, больше рассказывать о себе, занялись производством на другом, более высоком уровне. И все получилось в итоге, мы до сих пор здесь.
Ощущения гордости нет, потому что я думаю о том, что, наверное, можно было сделать все еще лучше… И в то же время думаю, как мне повезло. Семь лет я глубоко занималась с детьми с инвалидностью, а с 2005 года со взрослыми, — скучаю по этому. Раньше я непосредственно работала с ребятами как педагог, но сейчас на должности генерального директора больше общаюсь с обществом, рассказываю о проблемах людей с инвалидностью. А наши мастера меня поддерживают, и когда мы что-то вместе делаем — это такое счастье!
— Каким вы видите будущее «Благого дела»?
Я хочу, чтобы работа была стабильной и системной, а гранты мы писали не на поддержку деятельности, а на развитие. «Благое дело» не должно быть исключением, ситуация, в которой люди с инвалидностью сами могут повлиять на развитие своего города, должна стать привычной и нормальной. Надо создать такие условия, чтобы любой человек с любыми особенностями мог быть востребованной частью общества.
Моя мечта, чтобы в каждом округе Свердловской области были системные организации по жизнеустройству людей с инвалидность. И помочь с этим должны именно мы как опытная организация — у меня есть конкретные мысли по этому поводу.
Пока не понимаю, где и как брать ресурсы, но когда в «Благом деле» все будет стабильно работать, я смогу начать искать ресурсы на то, чтобы подобных нам организаций становилось все больше. А «Благое дело» было бы ресурсным центром, который обучает, помогает и передает свой опыт, вместе с другими командами мы бы взаимодействовали и усиливали друг друга.
В последние семь лет, после проведенного нами Первого всемирного конгресса для людей с инвалидностью, появилось множество некоммерческих организаций, которых раньше не было: инклюзивные театры, мастерские, квартиры сопровождаемого проживания — это радует невероятно. Может быть, мы этому и способствовали.
— А чего бы вы хотели для себя?
Мне очень интересно преподавать. Я бы хотела иметь возможность заниматься искусством вместе с ребятами, организовывать фестивали и встречи, которые бы соединяли людей в разных местах земного шара. Очень хочется работать с высшими школами и университетами по подготовке специалистов для исследования инклюзии.
Я мечтаю написать кандидатскую диссертацию — мне важно обобщить свои знания и вернуться к преподаванию. Именно с него все и начиналось, с желания узнать, как работать с людьми с инвалидностью, после была волевая работа по созданию организации, а потом объединение разных людей. Сейчас я чувствую, что в моей жизни наступает новый виток, теперь я очень хочу знать, что происходит в других местах, какие есть пути. Хочу вновь почерпнуть новые и необходимые Уралу знания.